Инструкция
Миф первый: в детских домах живут только сироты. На самом деле сирот, т. е тех, у которых умерли родители, в приютах не так много от общего количества . Больше всего в детских домах детей, оставшихся без попечения родителей. Что ? Это значит, что мама (реже папа, если имеется) лишена родительских прав или ограничена в них. Лишают родительских прав по решению суда, и причинами могут стать: ненадлежащий уход за ребенком, пьянство или наркомания родителей, тяжелая болезнь, нахождение в местах лишения свободы. Но сначала родителей ограничивают в правах и детей изымают из семьи, давая время решить свои проблемы. Если же мама продолжает жить маргинальной жизнью, ее лишают родительских прав, а ребенка определяют в сиротское учреждение.
Миф второй: в детских домах процветает жестокость. Эта информация пошла от появляющихся время от времени в СМИ статьях об избиениях воспитанников сверстниками или персоналом. Здесь, конечно, есть доля правды, но массового явления подобные вещи не имеют. Очень многое зависит от руководства сиротских учреждений, от персонала, от того, там находится. Есть небольшие, « » приюты, в которых детей не больше 40, а значит, каждый ребенок находится под присмотром и к каждому применяется индивидуальный подход. Чаще всего неприятные инциденты случаются в коррекционных детских домах, дети с теми или иными нарушениями психики. А значит, конфликтов не избежать.
Миф третий: в детские дома плохо финансируют. Детские дома сейчас имеет подушевое финансирование, как и . Получается, чем больше детей, тем больше денег. И деньги выделяются неплохие. Но если, допустим, в детском доме надо провести дорогостоящий ремонт, дополнительные средства можно найти только во внебюджетных источниках – благотворительных фондах, некоммерческих организациях. Или же придется урезать детей, например, в питании или . Поэтому, руководство сиротских учреждений активно сотрудничают с волонтерами. Но поскольку деньги выделяются из федерального и регионального бюджета пополам, благосостояние детских домов в экономически депрессивных регионах сильно разнится с финансированием в Москве и области не большую сторону.
Миф четвертый: детей активно усыновляют иностранцы. На самом деле процент иностранных усыновителей сопоставим с процентом усыновителей из России. Просто иностранцам дают детей с тяжелыми заболеваниями, которых отечественные усыновители не берут только потому, что лечить таких детей у нас негде. И иностранцам отдают детей только под усыновление (удочерение), тогда как в России ребенка можно в приемную семью или под опеку.
Тема "ребенок в детском доме" очень непроста и требует самого серьезного внимания. Проблема часто не до конца осознается обществом. А между тем, обитателей детских домов в нашей стране с каждым годом всё больше. Статистика утверждает, что число беспризорников в России достигает сейчас двух миллионов. А количество обитателей детских домов увеличивается примерно на 170 000 человек в год.
Лишь в последнее десятилетие таких учреждений стало в три раза больше, чем раньше. Обитают в них не только фактические сироты, но и маленькие инвалиды, брошенные родителями, отобранные у алкоголиков, наркоманов и осуждённых. Есть специальные закрытые учреждения для тех, кто родился с врождёнными пороками, или такая форма, как детский дом-интернат для умственно отсталых детей. Условия жизни и содержания там не афишируются, и общество предпочитает закрыть на это глаза.
Как живут дети в детских домах
То, что творится в подобном замкнутом пространстве, по свидетельствам очевидцев, мало напоминает нормальные человеческие условия. Организации, спонсоры и просто неравнодушные люди пытаются сделать всё, что в их силах, чтобы помочь таким детям. Они собирают деньги, финансируют поездки, организуют благотворительные концерты, закупают для сиротских учреждений мебель и бытовую технику. Но все эти, несомненно, благие дела направлены на улучшение внешних условий существования сирот.
А между тем, проблема детей в детских домах намного серьезнее, глубже, и заключается она в том, что, создав таким воспитанникам человеческие условия, накормив, обогрев и отмыв, мы не решим главные проблемы - отсутствия любви и личного индивидуального общения с матерью и другими родными, близкими людьми.
Государственное воспитание - гарантии и проблемы
Решить данную проблему только деньгами невозможно. Как известно, оставшиеся без родителей дети в нашей стране попадают под опеку государства. В России форма воспитания сирот главным образом существует в виде государственных крупных детских домов, каждый из которых рассчитан на число проживающих от 100 до 200. Преимущество государственной системы обеспечения заключается, главным образом, в социальных гарантиях - получении собственного жилья по достижении совершеннолетнего возраста, бесплатном втором образовании и так далее. Это - несомненный плюс. Но если говорить о деле воспитания, то, по большому счёту, государству оно не под силу.
Неумолимая статистика свидетельствует - не более десятой части выпускников детских домов, став взрослыми, находят себе достойное место в социуме и ведут нормальную жизнь. Почти половина (около 40%) становятся алкоголиками и наркоманами, столько же совершают преступления, а около 10% выпускников предпринимают попытки суицида. Отчего же такая страшная статистика? Думается, все дело в серьезных изъянах системы государственного воспитания сирот.
Детский дом - возраст детей и переход по цепочке
Построена такая система по принципу конвейера. Если малыш остался без родителей, ему суждено путешествовать по цепочке, переходя последовательно в ряд учреждений. До трех-четырех лет маленькие сироты содержатся в домах ребенка, затем их отправляют в детский дом, а по достижении семилетнего возраста местом постоянного жительства воспитанника становится школа-интернат. Отличается такое учреждение от детского дома наличием собственного учебного заведения.
В рамках последнего также зачастую существует разделение на младшую школу и старшие классы. И те и другие имеют своих учителей и воспитателей, располагаются в разных корпусах. В итоге в течение жизни детдомовские дети не менее трех-четырех раз меняют коллективы, воспитателей и среду сверстников. Они привыкают к тому, что окружающие взрослые - временное явление, и скоро будут другие.
По штатным нормативам на 10 детей приходится всего лишь одна воспитательская ставка, в летний период - один человек на 15 детей. Никакого реального присмотра или настоящего внимания ребенок в детском доме, конечно же, не получает.
О повседневной жизни
Другая проблема и характерная особенность - в замкнутости мира сирот. Как живут дети в детских домах? И учатся, и общаются они, круглосуточно варясь в среде таких же обездоленных. Летом обычно коллектив отправляют на отдых, где детям предстоит контактировать с такими же, как они сами, представителями других казенных учреждений. В результате ребёнок не видит сверстников из нормальных благополучных семей и не имеет представления о том, как общаться в реальном мире.
Дети из детского дома не привыкают к труду с малолетства, как бывает в нормальных семьях. Их некому приучить и объяснить необходимость заботиться о себе и о близких, в результате работать они не могут и не хотят. Им известно, что государство обязано позаботиться о том, чтобы подопечные были одеты и накормлены. Необходимости в собственном обслуживании нет. Более того, любая работа (например, помощь на кухне) под запретом, регламентированным нормами гигиены и техники безопасности.
Отсутствие элементарных бытовых навыков (приготовить еду, прибраться в комнате, зашить одежду) порождает самое настоящее иждивенчество. И дело даже не в банальной лени. Данная порочная практика губительно сказывается на формировании личности и способности решать проблемы самостоятельно.
О самостоятельности
Ограниченное, до предела зарегламентированное общение со взрослыми в условиях группы никак не стимулирует развитие ребенка в детском доме в плане самостоятельности. Наличие обязательного твёрдого распорядка дня и контроль со стороны взрослых отсекает всякую необходимость самодисциплины и планирования ребёнком собственных действий. Детдомовские дети с младенчества привыкают лишь выполнять чужие указания.
Как результат, выпускники казенных учреждений к жизни никак не приспособлены. Получив жилье, они не знают, как жить в одиночку, самостоятельно заботиться о себе в быту. У таких детей нет навыка покупки продуктов, приготовления пищи, грамотного расходования денег. Нормальная семейная жизнь для них - тайна за семью печатями. В людях такие выпускники совершенно не разбираются, и в результате очень и очень часто попадают в криминальные структуры или просто спиваются.
Печальный результат
Даже во внешне благополучных детских домах, где поддерживается дисциплина, не отмечено вопиющих случаев жестокого обращения, детям некому привить и дать хотя бы элементарные понятия о жизни в обществе. Такой расклад, к сожалению, порожден самой системой централизованного государственного воспитания сирот.
Педагогические задачи в детских домах чаще всего сводятся к отсутствию ЧП и широкой огласки. Сиротам-старшеклассникам объясняют права ребенка в детском доме и по выходу из него (на жилье, пособие, бесплатное образование). Но данный процесс ведет лишь к тому, что те забывают о всяких обязанностях и помнят лишь, что им все-все должны - начиная с государства и кончая ближайшим окружением.
Многие дети из детского дома, выросшие без духовно-нравственного стержня, склонны к эгоизму и деградации. Стать полноценными членами общества им уже практически невозможно.
Альтернатива есть...
Выводы печальны: большой государственный детский дом-интернат в качестве формы воспитания сирот целиком и полностью доказал свою неэффективность. Но что можно предложить взамен? Среди специалистов считается, что оптимальным для таких детей может стать лишь усыновление. Так как только семья может дать то, чем ребенок в детском доме обделён в казенной среде.
Знающие не понаслышке о жизни в приемных семьях твердо уверены в необходимости государственной помощи людям, решившимся на подвиг воспитания чужого ребенка-сироты. Таким родителям необходима поддержка государства, общества и церкви, так как у приемных родителей с их нелегкими обязанностями всегда масса проблем и сложных вопросов.
Имеются патронатные семьи, способные заменить детский дом-интернат. При этом государство платит родителям зарплату, и никакой тайны усыновления не существует - сирота знает, кто он и откуда. В остальном же такой воспитанник - полноправный член семьи.
Еще вариант
Другая форма организации жизни сирот - семейный детский дом. По такому пути часто идут негосударственные заведения подобного типа. Жилые помещения там могут быть поделены на отдельные квартиры, "семьи" состоят из 6-8 детей, мамы, официально назначенной на эту должность, и ее помощницы. Дети все вместе и по очереди заняты покупкой продуктов, готовкой и всеми необходимыми домашними делами. Ребенок в детском доме подобного типа ощущает себя членом большой дружной семьи.
Также интересен опыт детских деревень SOS, в устройстве которых реализована модель воспитания педагога из Австрии. В нашей стране имеются три подобных деревни. Цель их - также максимально приблизить условия жизни воспитанников к семейным.
Кроме того, существуют детские дома малокомплектного типа. Устроены они по образу и подобию обычного казенного учреждения, но число детей там значительно меньше - порой не более 20 или 30 человек. В таких масштабах обстановку гораздо проще сделать домашней, чем в огромном интернате. Ребенок в детском доме такого типа посещает обычную школу и общается с ровесниками из нормальных семей.
Спасет ли православная церковь?
Многие воспитатели и общественные деятели считают, что к работе в государственных детских учреждениях следует привлекать представителей церкви, ведь каждый человек нуждается в пище для души, наличии нравственных идеалов и формировании моральных устоев. Сиротам, лишенным родительского тепла, это нужно вдвойне.
Именно потому православные детские дома могли бы оказаться островком спасения для таких детей в современном мире бездуховности и отсутствия каких-либо ориентиров. Созданное при храме подобное учреждение воспитания обладает и другим важным преимуществом - церковная община неким образом способна заменить детдомовцу отсутствующую семью. В приходе воспитанники заводят друзей, укрепляют духовные и социальные связи.
Не все так просто
Почему же такая форма, как православный детский дом до сих пор не получила широкого распространения? Проблема - в наличии множества сложностей самого разного характера - юридических, материальных, дефицита воспитательских кадров. Финансовые проблемы - прежде всего, в отсутствии необходимых помещений. Даже самый скромный приют потребует отдельного здания или его части.
Благотворители также не слишком охотно выделяют средства на финансирование подобных проектов. Но даже если спонсоры находятся, бюрократические сложности при регистрации таких приютов практически непреодолимы. Многочисленные комиссии, от решения которых зависит получение разрешения, придираются к малейшим отклонениям от существующих формальных инструкций, притом, что большинство финансируемых государством больших детских домов существует на фоне великого множества серьезных нарушений, в том числе и юридических.
Получается, что церковный детский приют возможен лишь в условиях нелегального существования. Государством не предусмотрено никаких правовых актов, способных регламентировать воспитание церковью детей-сирот, и, соответственно, оно не выделяет на это денег. Без централизованного финансирования (лишь на деньги спонсоров) существовать детскому дому трудно - практически нереально.
О денежном вопросе
Финансируются же в нашей стране лишь государственные учреждения, в которых, согласно Закону об образовании, воспитание должно быть светским. То есть устройство храмов под запретом, обучение детей вере не дозволяется.
Насколько экономически эффективны детские дома? Содержание детей в государственном учреждении влетает в копеечку. Ни одна семья не тратит на детское воспитание сумму, которая выделяется на него в детдоме. Она составляет около 60000 руб. ежегодно. Практика показывает, что эти деньги расходуются не слишком эффективно. В той же патронатной семье, где эта цифра втрое меньше, дети получают всё необходимое и, сверх того, так нужную им заботу и опеку приемных родителей.
О морально-этической стороне дела
Еще одна серьезная проблема детских домов - отсутствие квалифицированных и ответственных воспитателей. Такая работа требует затрат огромного количества душевных и физических сил. Она в прямом смысле слова предполагает самоотверженное служение, ведь зарплаты у педагогов просто смешные.
Часто в детские дома идут работать, по большому счёту, случайные люди. У них нет ни любви к подопечным, ни запаса терпения, столь необходимого в работе с обездоленными сиротами. Безнаказанность воспитателей в закрытой детдомовской системе приводит к искушению бесконтрольно командовать, упиваясь собственной властью. Порой дело доходит до крайних случаев, которые, время от времени, попадают в печать и СМИ.
Очень сложный вопрос о телесных наказаниях, которые находятся под официальным запретом, но существование их и, более того, широкая практика применения на самом деле - ни для кого не секрет. Впрочем, данная проблема характерна отнюдь не только для детских домов - это головная боль всей современной воспитательной системы.
Мы слышим с телевизионных экранов или из интернета “помогите детскому дому, перечислите деньги, займитесь благотворительностью”. Скоро Новый Год и Рождество, а на праздники, сотни благотворителей потянутся закупать конфеты и “делать добро” по детским домам. Я с удивлением узнал, что с точки зрения психологов – такие поездки наносят только вред детям. Да и сама система детских домов готовит к большой жизни в основном преступников, БОМЖей и самоубийц.
По статистике из 20 тысяч человек, которые детские дома в России выбрасывают во взрослую жизнь 40% в первые же годы попадают в тюрьму, еще 40% становятся бездомными, 10% кончают жизнь самоубийством. Оставшиеся 10% - это «условно успешные», то есть те, кто не доставляет особых хлопот государству. По-настоящему же успешных - доли процента. Эта государственная машина, призванная помогать детям, оставшимся без родителей, на текущий момент перемалывает человеческие судьбы как мясорубка. И дело не в том, что детям в сиротских домах не хватает еды или одежды. Хватает с избытком, а дело в самой системе детских домов. В наших детских домах, где на ребенка государство выделяет до 40 тыс рублей в месяц, дети такие же худые и серые, как и в Таджикистане, где на ребенка в системе государственного здравоохранения тратится всего 6-8 долларов в год.
Кроме ухода, еды и крыши над головой, ребенку для его развития нужна любовь и привязанность к одному взрослому, с которым можно общаться, который бы был рядом, жил, знал и понимал ребенка. Представьте, что вы потеряли близкого человека, у вас горе, вам не хочется ничего делать, вы худеете и сами не хотите жить – это сильнейший стресс, который нарушает три основных жизненно важных процесса: нарушается переваривание и усвоение пищи, снижается сопротивляемость инфекциям и снижается способность к обучению вот что происходит с ребенком в детском доме. Это медицинский диагноз, который носит официальное название “отставание в развитии и эмоциональные нарушения, возникающее в результате дефицита индивидуальных отношений”.
В детском доме ребенок получает полноценное питание, но из-за специфических условий проживания – он испытывает постоянный стресс от отсутствия рядом близкого человека, то, что он съел, он не усваивает. По данным исследований учеными из Санкт-Петербурге – за 5 месяцев нахождения в доме ребенка, малыш не добирает 1 месяц в весе и росте. Исследования в России и за рубежом показывают, что ребенок за месяц пребывания в подобном учреждении теряет 12 пунктов IQ за год.
Есть определенный порог, когда терять больше нечего и худеть некуда. Ребенок с изначально нормальным IQ к определенному возрасту будет иметь проблемы с интеллектом. Перевод ребенка в семью приводит к тому, что показатели интеллектуального развития начинают выравниваться. Но остается проблема, связанная с отмиранием тех клеток мозга, которые связаны со способностью понимать себя, других и устанавливать индивидуальные отношения. Если этих отношений долго не было, то потом мы видим развитие поведенческих проблем, с которыми часто сталкиваются усыновители и приемные родители. Это дети, которые поджигают, убегают, воруют, проявляют немотивированную агрессию и т.д.
Исследования мозга, проведенные американскими учеными, показали, что очень специфическим образом мозг начинает подстраиваться под ту ужасную ситуацию, в которой находится ребенок. То есть постоянный стресс приводит к отмиранию определенных участков мозга, которые, в первую очередь, отвечают за понимание собственных эмоций и намерений других людей. И есть критический возраст, после которого изменения к лучшему не то чтобы невозможны, а требуют очень много времени денег и усилий. Иногда нарушения психического здоровья оказываются столь тяжелыми, что даже с профессиональной поддержкой с ситуацией справиться невозможно. Это дети – с которыми не всякий профессиональный психолог вообще способен справиться. А неподготовленные приемные родители просто в отчаянье, и не знают, что делать. Одна английская женщина, которая усыновила ребенка из Румынии, в интервью психиатру Майклу Раттеру на вопрос: “как она себя ощущает”, – отвечала, что очень хотела помочь этим румынским сиротам, этому ребенку, но “вот все эти 15 лет мы живем вместе, я очень его люблю, но я себя чувствую, как неоплачиваемая психиатрическая медицинская сестра”.
Человеческие существа так устроены, что их развитие крутится вокруг привязанности, причем это вопрос не просто быстрого-медленного развития, а выживания. Программа привязанности позволяет детенышам млекопитающих проходить период беспомощности после рождения. Детеныш все время прикреплен к своему взрослому, который за ним присматривает, который его кормит, который его уносит на себе в случае опасности, который за него дерется, если приходит хищник. Это про жизнь и смерть. Поэтому ребенок, который не находится в ситуации привязанности, - это ребенок, который каждую минуту своего существования испытывает смертный ужас. Не грусть и одиночество, а смертный ужас.
И он, как может, с этим ужасом справляется. Он уходит в диссоциацию - вот в это отупение и ступор. Он уходит в навязчивые действия, когда качается и бьется головой о кровать, о стенку. Он уходит в эмоциональное очерствение. Если у него все душевные силы тратятся на преодоление ужаса, то какое у него там развитие, какое ему дело до того, что мир интересный?
Неужели в детских домах нехватает воспитателей? Нет, не в этом дело. Было подсчитано, что перед глазами воспитанника в доме ребенка за неделю мелькает около двадцати пяти разных взрослых. Меняются воспитатели, нянечки, логопеды, медсестры, массажисты - кого только нет. Их там много очень, а привязанность формируется только в условиях, когда у ребенка есть свои взрослые и есть чужие. Нормальный ребенок не позволит чужому человеку, например, подойти и взять его на руки и унести куда-то. Он не поймет, что происходит. Он будет сопротивляться, он будет плакать, ему будет страшно. Он будет искать родителей. А детдомовского ребенка любая чужая тетка может подойти, взять из кроватки и унести куда хочет. Делать, например, ему больно - какую-нибудь прививку. И нет никого, кто бы его от этого защитил, нет никого, кого бы он воспринимал как своих взрослых, за которых он должен держаться, которые не дадут его в обиду.
В детском доме у него нет ничего своего, даже мало-мальски личного пространства, там нет личных границ. Там не закрывается ни один туалет, там не закрывается ни один душ, игрушки общие, ходим строем, всех под одну гребенку, подчиняйся, иначе будет плохо. Никто не будет подстраваться под одного, здесь все правила одинаковы.
Когда ребенок живет в семье, ему постепенно передается все больше и больше прав по принятию решений. В пять лет ему можно гулять только с родителями, в десять-двенадцать можно уже самому, а в пятнадцать он один ездит по городу. В детском доме правила для всех одни, будь тебе четыре года или восемнадцать. Детские дома становятся все более закрытыми, когда внутри корпуса с этажа на этаж можно проходить только по электронным пропускам. Самые дорогие навороченные детские дома устроены как тюрьмы: безопасность, безопасность, безопасность. И для всех распорядок дня с отбоем в девять часов. Дети живут полностью регламентированной жизнью и на всем готовом, естественно, что после выпуска они легко попадают под влияние криминала. Дети легко могут взять чужое, поскольку у них нет понятия свое-чужое, легко идут на преступления, поскольку они не понимают последствий своих действий. Ими всю сознательную жизнь управляли, и после выпуска многие быстро теряют все, чем их обеспечивает “при выходе на волю” государство и попадают под управление криминала.
Полностью не приспособленные к самостоятельной жизни, ведь в детском доме запрещен “детский труд”, и даже любая помочь по кухне или уборке. Привыкшие к тому, что их обслуживают и им все должны, с огромными психологическими проблемами, каждый
выпускник детского дома нуждается в опеке. После “барской” жизни на всем готовом, и хождения строем в столовую, нужно учиться отвечать за себя самому. Самому покупать еду, а не конфеты или алкоголь. Самому распоряжаться деньгами, которые они получают по выпуску, самому, без подсказки строить свою жизнь. А они это не умеют, этих детей просто некому было научить.
Доли процента от выпускников детских домов, которые все-таки смогли войти в большую жизнь и стать успешными людьми, смогли сделать это только потому, что они нашли того человека, к которому могли были привязаны и который их учил просто жить. Это мог быть учитель, священник или сосед-пенсионер. Большая же часть сытых и внешне ухоженных “маугли”, после выпуска так и не может начать жить в обществе самостоятельно, система убивает в этих детях людей.
Можно ли что-то изменить? Сама система детских домов изначально порочна. Ребенок должен жить в семье, только тогда он вырастет нормальным человеком. Даже если это плохая семья, даже если родители пьют – это семья. По статистики, в исламских странах, к примеру на Северном Кавказе только 1-2% процента детей, которые остались без родителей, попадают в детский дом. Остальных забирают к себе близкие или дальние родственники. Так положено, так лучше для детей.
А нашей православной стране, сиротство в большинстве случаев – социальное. Не то что бы у детей не было родственников, которые могут их взять к себе. Детей отправляют в детский дом при живых родителях, и этим подписывают ребенку смертный приговор. Единственное решение проблемы сиротских домов – воспитание ребенка в семье. И в первую очередь нужна помощь “трудным” семьям. Не забирать ребенка из семьи, отдавая в детский дом, а направить все усилия для сохранения и восстановления семьи. Как? Я не знаю рецепта, который бы помог во всех случаях, и государство не знает. Есть отдельные волонтерские организации, которые помогают сохранять семьи. Это трудно, но все больше людей понимают, что это единственный путь сохранить наших детей. А государству удобнее детские дома. Вот они дети, мы выделили на них деньги, дети сыты, одеты, под присмотром. Приезжают спонсоры, раздают конфеты и выделяют деньги, деньги освоены, отчеты написаны. А дети? Кого волнует как он будет потом жить.
Саму систему государственных детских домов нужно менять. Менять с тюремно-лагерной на семейную. Семейный детский дом – хоть что-то. Это единственное, что может помочь ребенку выжить и не стать современным Маугли. Недавно узнал про один из видов такого детского дома “
Ежегодно из детских домов России во взрослую жизнь, как в космос, выходят более 20 тысяч человек. Дальнейшая их судьба предельно понятно изложена языком прокурорской статистики: 40% в первые же годы попадают в тюрьму, еще 40% становятся бездомными, 10% кончают жизнь самоубийством. Оставшиеся 10% - это «условно успешные», то есть те, кто не доставляет особых хлопот государству. По-настоящему же успешных - доли процента. Принято считать, что единственный шанс, который дается выпускнику детдома, - это шанс на чудо. Но сами успешные детдомовцы уверены: пока мы будем подменять технологию мистикой, шансов у них не будет никаких
Хэппи-энд
Наталье Пигасовой 26 лет. Она сидит на диване в своей новой квартире. Нет, не той, которую ей в соответствии с законом предоставило государство: часть пищеблока в заброшенном деревенском детском саду. Наталья сидит в своей собственной квартире, купленной в новом доме на свои собственные деньги. Да, в кредит, да, в Раменском, да, час на электричке до Москвы, но эти 40 квадратных метров - результат собственных усилий.
Наташа не слышит моих вопросов, она как будто чем-то оглушена, она вылавливает из пространства нотки незнакомого ей до сих пор состояния и сдержанно улыбается, как Ума Турман. Девушка словно только что вернулась с долгой войны и все никак не может понять, как жить, когда никто в тебя не стреляет.
Это моя вторая встреча с Пигасовой. Первая состоялась семь лет назад в офисе компании, владелец которой, Андрей Захаров, в те времена помогал детским домам, причем не только деньгами, но и возможностями. Он взял на работу 19-летнюю выпускницу детдома из города Шуя Ивановской области, хотя на ее зарплату можно было бы нанять гораздо более опытного офис-менеджера. В первые же дни Наталья шокировала весь коллектив тем, что в свободное время не торчала в аське, а ходила по офису и протирала столы.
А если тебя все-таки уволят, ты в Шую вернешься? - спросил я ее семь лет назад.
Нет, не вернусь, - ответила Наталья. - Мне нравится в Москве. Здесь так тихо, спокойно.
Спокойно?!
Ну, в смысле никто тебя не знает и можешь стать такой, какой ты хочешь стать. А в Шуе все тебя знают такой, какая ты есть. Там тебе просто не дадут измениться.
Сегодня она работает бухгалтером в Московской теплосетевой компании и учится сразу в двух вузах: на социолога и экономиста. А семь лет назад Наталья первый раз в жизни увидела паркет - в комнате, которую нашла по объявлению: «Пожилые пенсионеры сдадут жилье одинокой девушке». На месте оказалось, что пенсионеры уехали на лето на дачу, а вместо них - пара молодых и здоровых «внуков». Это отлаженная схема по вовлечению в проституцию наивных провинциалок. И если бы Наталья пришла в эту комнату одна, ее судьба была бы предрешена. Но с ней были мурзики - люди, которые знают, что чудес не бывает.
Технология мурзика
Я хочу, чтобы вы запомнили одну вещь: вы здесь никому не нужны. Вы, такие замечательные, молодые - Лена, Веня, Катя, Наташа - не нужны в этом городе абсолютно никому. И я, Герман, такой большой и умный, тоже никому здесь не нужен, а если и нужен, то лишь потому, что я делаю то, что я делаю. Здесь, в Москве, вы будете кому-то нужны, только если будете что-то делать. Порхать над вами никто не станет, наше время стоит очень дорого. Так что подумайте, готовы ли вы принять такие правила. Если нет - мы вас посадим на машину и увезем туда, откуда привезли.
Это тоже было семь лет назад. Герман Пятов, лидер благотворительного движения «Мурзики», совершал душеспасительный наезд на первых участников его нового проекта по адаптации детдомовских выпускников к жизни в Москве. Герман еще не предполагал, что успешность стартующих распределится обратно пропорционально его ожиданиям. Самая умная, Катя Фадина, сойдет с дистанции в первые же дни и попросится обратно в Рыбинск. Веня Кочетков, к которому мы еще вернемся, подавал большие надежды, но подвела гордыня, и через два года он тоже вернулся в свою Шую. Серую мышку Наташу Пигасову мы уже знаем. Но больше всех на первых порах мучились с Леной Фоминой.
Мы взяли ее в свою фирму секретарем на ресепшн: телефон, бумаги, чай-кофе, встретить-проводить, - мучительно рассказывал мне в то время еще один мурзик Николай Сабинин. - Поначалу от нее стонал весь офис. Когда звонили клиенты, им казалось, что они попали в пельменно-блинную. И самое ужасное - она не хотела меняться. В какой-то момент мы уже отчаялись и стали искать ей замену. Но как только она это поняла, дело тут же сдвинулось с мертвой точки.
Через несколько лет Лена все-таки ушла из компании Сабинина, но уже сама - на повышение в другую фирму. С тех пор она стала небольшой начальницей, выучила английский, удачно вышла замуж, но знаться с мурзиками, а тем более общаться с журналистами не желает. Говорит, что хочет забыть, как страшный сон, свое детдомовское прошлое и все, что о нем напоминает.
Движение «Мурзики» возникло 10 лет назад как форма благотворительного туризма в уик-энд. Его основатель, пластический хирург Герман Пятов, однажды случайно оказался в детском доме № 72 города Рыбинска, где испытал моральный шок: серые от недостатка материнской любви лица детей, в столовой - меню из двух строчек и майонезные баночки, вместо стаканов». Германа торкнуло, он стал закупать оптом детскую одежду и по субботам развозить ее по детдомам в радиусе 300 километров от Москвы. Постепенно к нему начали прилипать такие же, как он, молодые обеспеченные люди, созревшие для умеренной социальной ответственности. В конце концов Герман превратился в диспетчера благих порывов московского среднего класса.
Я просто выстраивал логистические цепочки: собирал информацию о том, какие детдома в чем нуждаются, и находил, где эти товары можно дешевле всего купить оптом, - вспоминает Герман. - Новичкам я давал адреса и говорил: «Делайте все сами». С деньгами мы поначалу дела вообще не имели, главное - личное действие. Это вызывало доверие, и через несколько лет в наших рядах уже были сотни мурзиков - от рядовых офисных служащих до владельцев достаточно крупных компаний.
А почему мурзики?
Название родилось из эмоции. Это первое слово, которое пришло мне в голову, когда я увидел детдомовских детей. Уже потом мы подвели под эту эмоцию смысловую базу: мурзик - это и тот маленький человек, которому нужно помочь, и тот маленький человек, который может помочь.
За несколько лет мурзики развезли по десяткам интернатов тонны гуманитарной помощи. Но с каждым уик-эндом им все яснее становилось, что принципиально это ничего не меняет. Одетые, обутые и накормленные дети после выхода из детдома точно так же пополняли тюрьмы, улицы, панели. К тому же государство к середине нулевых худо-бедно научилось само обеспечивать свои учреждения.
И тогда Герман решил вкладываться не только в шмотки, но и в мозги. Мурзики начали налаживать в подшефных детдомах производство, устраивать на лето выездные трудовые лагеря, а потом возникла идея давать наиболее перспективным выпускникам шанс на карьеру в Москве. Схема проста: на первые полгода мурзики подыскивают выпускникам жилье, устраивают их на работу в принадлежащие им компании и смотрят, что получится. Главное условие - никаких поблажек, все должно быть как в жизни.
У них ведь у всех госпитальный синдром, - говорит Герман. - Они даже не знают, как кефир в магазине выглядит. В детдоме они жили хоть и не богато, но на всем готовом. И эту привычку - мне все должны! - чудовищно тяжело преодолеть. Хуже всего, когда к выпускнику прилипает какой-нибудь скучающий альтруист и начинает мазать ему ж… мармеладом: вот тебе чай, кофе, пиво, денежка. Мы вообще терпеть не можем альтруистов. Они работают не на результат, а на процесс. Из-за них мы уже потеряли нескольких перспективных ребят.
На старте московский проект «Мурзиков» вызвал бурную дискуссию в благотворительных кругах. Многие считали, что это безжалостный эксперимент над детской психикой: после искушения Москвой им уже не захочется в своем небольшом городке работать за копейки, и они обречены на деградацию. Но время показало, что эти опасения были напрасными. За семь лет через руки мурзиков прошли десятки детдомовских выпускников, сбежала из Москвы примерно половина, но из них лишь единицы исчезли из поля зрения. После жизни в столице многим у себя на родине легче делать карьеру: по крайней мере они уже понимают, что это такое.
Технология воспа
Детский дом в городе Шуе Ивановской области - это огромное серое здание с длинным коридором между двумя корпусами. Этот коридор - символ стандартной карьеры выпускника. Выходя из стен детского дома, он всю жизнь ищет такие же холодные казенные стены и, как правило, их находит.
Все наши ребята благополучно устраиваются в жизни. - Директор детдома Анатолий Макаров, человек с неприятными глазами разочаровавшегося в родине чекиста, выдает стандартную лживую фразу, тысячи раз повторенную им и его коллегами на всевозможных конференциях, педсоветах и выпускных вечерах.
Правда, в первые же минуты разговора выясняется, что «устроиться в жизни» - это значит поступить в ПТУ. Это единственный шанс, который предоставляет выпускнику детдома государство. Настолько единственный, что на интернатовском жаргоне выпускников называют «хабзайцами» - от слова «хабза», то есть ПТУ. В этих учреждениях они становятся для педагогов главным источником головной боли, а для однокурсников - физической. Но никакая, даже самая адская головная боль не заставит администрацию ПТУ или колледжа публично сказать про детдомовских что-нибудь плохое. Потому что для их третьесортного образовательного продукта детдом - главный поставщик учащихся, а значит - бюджетного финансирования.
Из детдома в ПТУ, из ПТУ в никуда - эта выстроенная на уровне любого районо цепочка делает бессмысленными любые усилия детдомовских педагогов взрастить в душах сирот хоть какие-то амбиции. Если вдруг завтра директор шуйского интерната сойдет с ума и начнет усиленно готовить своих подопечных к поступлению в вузы, его, скорее всего, вызовут в администрацию и скажут: «Ты чего творишь? Прекратить немедленно!»
В Ярославской области местная благотворительная организация «Друзья русских сирот» недавно провела на эту тему исследование, результаты которого оказались более чем предсказуемыми: 49% поступивших в профессиональные училища детдомовцев с первых же дней учебы не посещают занятия. Из них 8% - по той причине, что уже сидят в тюрьме, остальные просто не хотят. Свое поведение они резонно объясняют тем, что учеба в ПТУ - это не их выбор, за них его сделало государство, вот пусть оно и учится.
Но даже те, кто худо-бедно досиживает до конца учебы, выходят на так называемый местный рынок труда не научившись ничему. И тут государство наносит им последний удар - выдает накопившиеся за долгие годы алименты, которые все это время отчисляли им лишенные прав родители. Даже если те платили минималку, это все равно более 200 тысяч рублей. Какая после этого может быть карьера?
Училище, которое я закончил, каждый год выпускает 400 человек, - говорит бывший детдомовец Веня Кочетков. - Там примерно половина наших, и большинство даже не пытаются трудоустроиться. А если пэтэушник все-таки приходит на автобазу или в гараж, ему дают ведро и говорят: «Сбегай к завхозу, принеси клиренса». И большинство действительно бегут. После этого с ними тут же прощаются. Потому что клиренс - это не жидкость, а расстояние между самой низкой частью корпуса автомобиля и асфальтом.
Веню Кочеткова мы уже знаем - он из того самого первого мурзиковского призыва. История его успеха началась в 12 лет, когда в интернате сломался грузовик, а денег на ремонт у директора не было. Тогда Веня просто взял учебник по автомеханике, долго его читал, а потом поменял в кардане крестовину. Машина заработала.
Меня это так удивило, - говорит Веня. - Бац! - и что-то получилось. Я стал по вечерам машины у частников ремонтировать, а когда уже поступил в колледж, начал покупать старый автохлам, приводить его в порядок и продавать дороже. В принципе и в Шуе можно жить, но я решил все-таки поехать в Москву, потому что хотел расти выше.
Когда семь лет назад я впервые пообщался с Веней, то сначала подумал, что Герман меня разводит - подсунул мне мальчика из московской интеллигентной семьи. Поверить, что передо мной человек, который с трех лет жил в детдоме, было невозможно. Он хорошим русским языком излагал очень правильные жизненные установки, он поражал какой-то взрослой спокойной уверенностью в себе, он за несколько месяцев работы водителем в фирме одного из мурзиков зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. У меня не было на тот момент ни малейшего сомнения в том, что за судьбу Вени Кочеткова можно не волноваться.
Веню подвело типичное «заболевание» детдомовца: то, что на языке психологии называется «доминированием защитных форм поведения», а на человеческом - неумением конструктивно разрешать конфликты. Когда уже даже Герман перестал в нем сомневаться и отпустил в свободное плавание, Веня вдруг втихаря уволился, не справившись с элементарной проблемой: у него поменялся начальник - новый руководитель его невзлюбил и стал отлучать от работы, а обратиться за помощью к Герману Веня посчитал ниже своего достоинства.
Еще с полгода он потусовался в Москве - работал в «Макдоналдсе», - но потом вдруг вспомнил, что государство должно ему квартиру, и вернулся в Шую ее выбивать. Занимался этим три года, впал в депрессию, но добился лишь того, что его поставили в очередь без конца и начала. Наверное, этот приступ правдоискательства добил бы его окончательно, если бы не редкое для детдомовца качество: Веня в своей жизни не выпил ни капли алкоголя. Наконец он отчаялся поиметь что-то с государства, и как только плюнул на это дело, его жизнь снова наладилась.
Сейчас он работает на двух работах - водителем на шуйском рейсовом автобусе и помощником автоэлектрика. Недавно купил себе дом - старенький, хреновенький, но свой. С гордостью показывает мне прописку в паспорте. И говорит, что, когда о его поступке узнали бывшие детдомовские воспы (воспитатели), они только пальцем у виска покрутили: «Зачем?! Тебе ведь государство квартиру должно!»
Вот теперь, кажется, мы добрались до самого главного. До чуда. Самого обыкновенного.
Технология Матье
В интернат для трудных подростков, где царит атмосфера вечной войны между отмороженными детьми и осатаневшими взрослыми, приходит новый учитель пения - Клеман Матье. Невероятным напряжением педагогического таланта ему удается увлечь детей пением и организовать из них хор, который сам по себе становится мощным воспитательным инструментом. Это ставит под угрозу исповедуемую директором, мсье Рашеном, репрессивную систему управления. В результате Матье выгоняют с работы, хор распадается, но один из воспитанников, еще недавно считавшийся самым безнадежным, уговаривает свою мать забрать его из интерната, поступает в консерваторию и становится великим музыкантом.
Это краткое содержание французского фильма «Хористы». Он был снят шесть лет назад и за это время стал культовым для всех успешных детдомовских выпускников, с которыми я общался. И этот культ, пожалуй, единственное, что есть у них общего. А значит, здесь и надо копать.
Свой Клеман Матье был практически у всех знакомых мне успешных детдомовцев - учитель музыки, литературы, физкультуры, священник, неравнодушный ветеран войны из соседнего дома, выпускник интерната, которому удалось чего-то добиться в жизни, заводной благотворитель или даже спившийся, но не потерявший патриотического запала военный. Был свой Клеман Матье и в шуйском детдоме. Звали его Анатолий Анатольевич Голов. Он тоже был учителем музыки, но его никто не выгонял: он проработал 35 лет и в прошлом году умер. Практически все его ученики, кто впоследствии добился успеха, были с ним духовно близки. А кто не был близок - успеха не добился. Копаем дальше.
В России сейчас бум развития социальных технологий, история с «Мурзиками» лишь одна из многих. Вопрос «Что делать с выпускниками детских домов?» рождает тысячи ответов, сотни проектов и десятки попыток их осуществить. Социальный креатив бурлит в благотворительных организациях, государственном секторе, церковных кругах. «Напиши ребенку письмо», «Отведи сироту в церковь», «Возьми детдомовца на работу» - реабилитационных технологий как грязи, и их авторы, как правило, ненавидят друг друга, считая, что только они спасают детей, а остальные вредят делу. Про того же Германа Пятова его «конкуренты» рассказали мне гигабайты негатива, да и он сам выдал про других ничуть не меньше.
И все эти проекты вроде методически правильные, нужные и даже искренние, но большинство из них тонет в том, что на профессиональном жаргоне называется «благотворительный вампиризм». Это когда человек идет помогать не ради результата, а чтобы повысить собственную самооценку. В итоге основная часть усилий расходуется впустую или даже во вред. Как сказал мне один из бывших детдомовцев: «Иногда очень хочется надеть майку с надписью “На мне уже многие потоптались. Потопчись и ты”».
Если же смотреть на этот социальный ренессанс трезвым взглядом, то приходится признать: плохих социальных технологий нет. Каждая из них хороша ровно настолько, насколько при ее реализации действует «фактор Матье». Это супербанально, но это так: только человек, который заразит ребенка своим примером, может вытянуть его в мир успешных людей.
Этот «фактор Матье» вполне объясним с точки зрения психологии. Среди исследователей детдомовского синдрома очень популярна теория немецкого психотерапевта Гюнтера Аммона, основателя Берлинской школы динамической психиатрии. По мнению Аммона, всякий человек рождается с потенциалом так называемой конструктивной агрессивности, то есть со стремлением освоить и изменить окружающий мир. И этот инстинкт невозможно подавить ни в одном человеке без ущерба для его психического и даже физического здоровья. При нормальном развитии ребенка эта «агрессия» преобразуется в здоровое творческое начало. При дефектном воспитании она приобретает деструктивный характер.
Система современного детдомовского воспитания практически обрекает ребенка на второй вариант. И сбой в этой системе происходит лишь тогда, когда в ней случайно оказывается «вирус Клемана Матье». Проблема в том, что вероятность появления такого вируса в радиусе восприятия мира детдомовским ребенком неуклонно снижается.
Матье не могут появиться среди педагогов и воспитателей, потому что копеечные зарплаты аккумулируют в детдомах непрофессионалов. Матье все реже встречаются за пределами детдома, потому что человеческая среда в провинциальных городах обедняется, лучшие люди уезжают. На Матье не наткнешься даже виртуально - на экранах телевизоров и страницах книг, потому что страна живет без идеологии и без героев. Подростку для нормального развития жизненно важно почувствовать в себе потенциал какого-то большого целого, но для этого нужно, чтобы оно, целое, существовало в природе.
И это уже проблема не только детдомовских детей, - считает Оксана Пузенкова, замдиректора школы-интерната, расположенной в деревне Пищулино Смоленской области. - До того как прийти сюда, я долгое время работала в обычной школе, и поверьте, там процент успешных детей не намного выше, чем здесь. Да, они живут в нормальных семьях, но не получают от родителей достаточного внимания. Они для детей не авторитет. В сущности, это те же детдомовцы, только их детдом - семья.
Технология Марадоны
«После интерната я закончил ПТУ, а потом служил на атомной субмарине. Подводная лодка очень похожа на детский дом - деваться с нее некуда. Если бы после службы я вернулся в Суздаль, то точно кого-нибудь убил бы и сел в тюрьму. Но в поезде Мурманск - Москва на моем столе лежала замасленная газета, в которой я увидел объявление о том, что Петрозаводское училище культуры предоставляет своим студентам общежитие. Я спрыгнул с уже отходящего поезда, и это меня спасло».
Это цитата из книги Александра Гезалова «Соленое детство». Александр, пожалуй, самый известный детдомовец в России, во всяком случае среди других успешных выпускников. Ему 40 лет, у него куча медалей и орденов, у него звание «Человек года Республики Карелия» и крупнейшая в республике благотворительная организация «Равновесие» - и со всем этим добром он еще несколько лет назад жил на птичьих правах в шестиметровом чулане для хранения лыж петрозаводского интерната № 22. И жил бы там до сих пор, если бы не женился и не уехал в Москву.
В юности у Гезалова была кличка Марадона - за маленький рост, коренастое телосложение и неуемную энергию. Он не идет, а чаще всего бежит, раскидывая руки в стороны, как маленький самолетик. И еще - у него никогда не было своего Клемана Матье. Но это исключение лишь подтверждает правило.
Плохой детский дом гораздо лучше хорошего детского дома, - объясняет корень своего успеха сам Александр. - Если твое детство было настоящим адом, это может в тебе что-то пробудить для будущей жизни. А благополучный детский дом - это колыбельная песня перед расстрелом. Соломинка для тех, кто уже утонул. Мне повезло: я вырос в очень плохом детском доме.
«Воспы понимали, что управлять интернатом удобно делегируя свои полномочия старшим воспитанникам. А те упивались своей властью, превращая наше детство в ад. Так было и так есть. Уже став взрослым, я понял, что государство - это точно такой же ВОСП. Назначая работникам детских домов мизерные зарплаты, оно отдает еще нормальных детей в руки людей несчастных, ущербных и обозленных. Когда мне было 7–8 лет, я частенько подслушивал, как воспы в курилке говорили о том о сем. Смачно, грязно, порой с ненавистью. Больше всего доставалось мужьям. Я тогда не знал, кто такие мужья - мне думалось, это собаки или еще какие-то животные».
Когда воспитанник Гезалов дорос до старших классов, он устроил в суздальском детском доме ЧП. Он и еще несколько его друзей подбили весь класс отказаться исполнять свои репрессивные функции. Все договорились, что не будут бить младшеклассников. Александр до сих пор не может объяснить, почему это произошло. Возможно, просто предыдущее поколение «опричников» перестаралось, домучив их класс до такого состояния, что механизм психологической компенсации дал осечку. Для воспов это было равнозначно революции. Им наспех пришлось перестраивать всю систему воспитания.
Александр Гезалов тоже очень любит фильм «Хористы». Только он считает, что в его суздальском интернате хор родился сам, без помощи Клемана Матье.
В дальнейшем выпускники из нашего класса не оправдали привычную прокурорскую статистику, - говорит Александр. - Тех, кто нашел себя в жизни, оказалось заметно больше, чем обычно.
Сам Гезалов долгое время барахтался как мог, сменил кучу работ, но к 25 годам добился лишь того, что остался на плаву, не попал ни в тюрьму, ни на улицу, ни в бутылку. Рецепт этого относительного «успеха» он формулирует так:
Не пить. Не стремиться получить все и сразу. И… - Длинная пауза. - Остерегаться людей.
Остерегаться людей?!
Да. Не бежать в этот мир, раскрыв объятия, пока не научишься разбираться в людях.
Ты научился?
Более чем.
Что ты можешь сказать про меня?
Давай лучше не будем.
Нет, давай будем.
Ну хорошо. Тебе нельзя доверять на сто процентов. Ты человек с благими намерениями, но очень быстро от них устаешь. Вспыхиваешь и гаснешь. Журналисты вообще очень похожи на сирот.
В смысле?
Посмотри на детдомовцев, которые стоят за забором и просят у прохожих сигареты. И посмотри на журналистов, к которым вышел какой-нибудь ньюсмейкер. Одни и те же лица.
Первым человеком, которому Гезалов все-таки раскрыл объятия, стала актриса Клара Лучко. Это было в середине 90-х. Александр к тому моменту уже дорос до администратора Карельской филармонии, а Лучко приехала в Петрозаводск на гастроли.
Я сопровождал ее в поездке по республике, рассказывал о своей жизни, и она тогда мне сказала: «Саша, ты должен написать об этом книгу. И ты должен заняться благотворительностью. Ты занимаешься не своим делом, поэтому и стоишь на месте». Так появилось «Соленое детство». И так получилось все, что я сделал потом.
«Я начал“ходить по телам”. Тела чаще всего встречали не вставая. Они только указывали, на какой стул можно сесть. Но я всегда садился на другой, что удивляло: как это я не подчинился? Тогда мы начинали разговор. Когда я понимал, что встреча будет бесплодной, что тело денег не даст, я незаметно прятал чайную ложечку в карман. Чтобы не было ощущения неудачи».
В конце концов Марадоне все-таки удалось выстроить в регионе свою игру. Он учредил благотворительную организацию «Равновесие», которая вписалась во все структуры, способные хоть как-то менять ситуацию: администрацию, епархию, бизнес и даже местное управление исполнения наказаний. Он завалил дом малютки памперсами, застроил регион церквями и часовнями, наладил регулярное общение с заключенными в СИЗО, но главное внимание по-прежнему уделяет своим, интернатовским.
Его проект - клуб будущих выпускников детских домов, в котором их учат помогать друг другу самостоятельно решать элементарные проблемы, не надеясь ни на кого. Его телефон есть у любого карельского детдомовца, и он всегда отвечает на их эсэмэски. Условие одно: не жаловаться, а просить совета.
Перебравшись в Москву, Гезалов вышел на новый уровень - его «Равновесие» теперь будет работать с неблагополучными семьями. Потому что, по мнению Александра, у проблемы детдомовских выпускников есть только одно единственно верное решение - сделать так, чтобы детских домов в России не было вообще. А по-настоящему успешным может считать себя только тот выпускник детдома, кто этого добьется. Ну, или хотя бы попытается.
Я, конечно, не страдаю манией величия. Я понимаю, что вот так просто собственными руками я это зло не уничтожу, - пишет мне по скайпу Марадона. - Но меня однажды поразила мысль, которую мне высказал один мой знакомый священник - тоже, кстати, бывший детдомовец. Вот Христос - он ведь пришел на землю во времена рабовладельческого строя. И никогда не говорил: «Долой господ!» Но христианство победило этот строй. Люди просто приняли новую веру, и в ней не оказалось места рабовладению. Так что любая система вторична, а первичны человеческие души, и прежде всего твоя собственная. Вот с такими чудесами, Дима, мы и будем работать, а других чудес не бывает.
Фотографии: Сергей Каптилкин для «РР»
«У них ведь у всех госпитальный синдром. Они даже не знают, как кефир в магазине выглядит. В детдоме они жили хоть и небогато, но на всем готовом. И эту привычку - мне все должны! - тяжело преодолеть»
«Устроиться в жизни» - это значит поступить в ПТУ. Это единственный шанс, который предоставляет выпускнику детдома государство. Настолько единственный, что на интернатовском жаргоне выпускников называют «хабзайцами» - от слова «хабза», то есть ПТУ. В этих учреждениях они становятся для педагогов источником головной боли
Рассказывает Людмила Петрановская , педагог и психолог, много лет работающая с детьми из детских домов, с приемными родителями, с сотрудниками сиротских учреждений и службы опеки, учредитель Институт развития семейного устройства.
Текст эмоционально тяжелый, заранее предупреждаю! Не хотите портить себе настроение - проходите мимо... Хотя я бы советовала прочитать всем родителям, чтобы лучше понять, что нужно ребенку для того, чтобы вырасти счастливым.
Детский дом — это система, в которой у ребенка не возникает привязанности, отношения к своему значимому взрослому. А человеческие существа так устроены, что их развитие крутится вокруг привязанности. Формирование личности, познания, интереса к миру, любых умений, способностей и всего остального нанизывается на привязанность, как кольца пирамидки на стержень. Если сстержня нет, то пирамидка на вид может казаться обычной до тех пор, пока мы не попробуем ее толкнуть и она легко не рассыплется . Кажется, что ребенок, который растет в детском доме, — ребенок как ребенок. В школу ходит, у него там игрушки, вещи складывает на полочку, в игры играет и так далее. Но вот этого стержня нет. И поэтому, как только детский дом как опалубка снимается, то воля и характер ребенка рассыпаются.
Когда он чувствует защищенность, когда чувствует, что тыл прикрыт, ему все интересно, у него много сил, он многое пробует. Даже если он ударился, испугался, куда-то влез, что-то не получилось, у него все равно есть свой взрослый, к которому он возвращается.
Было подсчитано, что перед глазами ребенка в доме ребенка мелькает за неделю около двадцати пяти разных взрослых. Меняются воспитатели, нянечки, логопеды, медсестры, массажисты — кого только нет. Их там много очень, а привязанность формируется только в условиях, когда у ребенка есть свои взрослые и есть чужие. Нормальный ребенок не позволит чужому человеку, например, подойти и взять его на руки и унести куда-то. Он не поймет, что происходит. Он будет сопротивляться, он будет плакать, ему будет страшно. Он будет искать родителей. А детдомовского ребенка любая чужая тетка может подойти, взять из кроватки и унести куда хочет. Делать, например, ему больно — какую-нибудь прививку. И нет никого, кто бы его от этого защитил, нет никого, кого бы он воспринимал как своих взрослых, за которых он должен держаться, которые не дадут его в обиду. Привязанность избирательна, он не может привязаться к двадцати пяти тетенькам сразу, даже если они обращаются с ним как с ребенком, а не как с кульком.Программа привязанности — это не про любовь-морковь, а про выживание. Это программа, которая позволяет детенышам млекопитающих проходить период беспомощности после рождения. Детеныш все время прикреплен к своему взрослому, который за ним присматривает, который его кормит, который его уносит на себе в случае опасности, который за него дерется, если приходит хищник. Это про жизнь и смерть. Поэтому ребенок, который не находится в ситуации привязанности, — это ребенок, который каждую минуту своего существования испытывает смертный ужас. Не грусть и одиночество, а смертный ужас.
И он, как может, с этим ужасом справляется. Он уходит в диссоциацию — вот в это отупение и ступор. Он уходит в навязчивые действия, когда качается и бьется головой о кровать, о стенку. Он уходит в эмоциональное очерствение. Если у него все душевные силы тратятся на преодоление ужаса, то какое у него там развитие, какое ему дело до того, что мир интересный?
У меня был такой опыт, когда я проводила занятия в одном провинциальном городе для сотрудников сиротских учреждений. Когда мы знакомимся, я прошу людей вспомнить их первое впечатление: вот вы пришли на эту работу, впервые увидели этих детей — что вам бросилось в глаза, что вы запомнили, что поразило, впечатлило? И так получилось, что у нас сначала сидели сотрудники приюта, куда попадают дети, только что отобранные из семьи. А потом сидели сотрудники интерната, куда детей направляют из приюта. И сотрудники приюта стали говорить о попавших к ним детях: они горюют, они скучают, они любят своих родителей — даже самых непутевых, пьющих, они беспокоятся о том, что маме или бабушке никто не помогает. Потом заговорили сотрудники интерната, где дети провели уже много лет. И они рассказывают: детям все равно, они никого не любят, им никто не нужен. Они относятся к людям потребительски, их интересует человек только с той точки зрения, что с него можно получить. Им сообщают, что мать умерла, они говорят: «Хорошо, пенсия будет больше». И случайно так получилось, я этого не планировала, но когда вот этот круг прошел, такая повисла просто тишина…
В систему приходят дети, да, пусть грязные, пусть вшивые, пусть чего-то не умеющие и не знающие, но живые, любящие, преданные, с нормальным сердцем.
А после нескольких лет жизни со сбалансированным питанием и с компьютерными классами они превращаются в нечто пугающее, которым говоришь, что мать умерла, они отвечают: «Хорошо, пенсия будет больше». И в этом главный ужас этой системы.
Следующая проблема — тотальное нарушение личных границ во всех этих детских учреждениях. Там не закрывается ни один туалет, там не закрывается ни один душ. Там нормально, когда трусы лежат в общей коробке на всю группу. Там нормально, когда девочке нужны прокладки, и она должна идти к медсестре на другой этаж об этом просить. Постоянное тотальное нарушение границ, когда тебя постоянно могут повести на какой-то осмотр чужие совершенно люди. Вспоминается какое-то ток-шоу, где разбирался скандал, как в детском доме мужик, сам будучи опекуном, брал мальчиков на выходные из детского дома и домогался их. Не то чтобы насиловал, но приставал. Он запалился на том, что позвал ребенка со двора и тоже к нему полез — семейного ребенка. И семейный ребенок пришел домой в шоковом состоянии, в слезах. Его мама сразу это заметила, стала у него спрашивать, и все это раскрутилось. Детей из детского дома он перед этим брал на выходные два года, и еще один мальчик из детдома у него жил постоянно. Ни разу они не были ни в шоке, ни в слезах. Журналисты берут интервью у директора, она говорит: «Да не может этого быть, да они совершенно не жаловались, каждую неделю их осматривает медсестра, мы бы заметили». Она не очень даже отдает себе отчет в том, что говорит. На самом деле дети живут годами в ситуации, когда любая чужая тетка может в любой момент их раздеть, осмотреть, во все места залезть. Чем их после этого удивит педофил? Ну они не были впечатлены, он все-таки дяденька. Кстати, возможно, он делает это более ласково и бережно, чем медсестра.
Дети постоянно живут в ситуации нарушения личных границ. Естественно, они потом оказываются очень легкой добычей для любого негодяя, потому что не знают, как можно сказать «нет». И насилия очень много внутри детских коллективов, потому что дети не видят в этом проблемы: ну зажали в углу, ну отымели, а что? И конечно, бывает очень трудно тем детям, которые попали в детский дом в более взрослом возрасте из семьи, для них это тяжелейшая травма.
Когда ребенок живет в семье, мы постепенно передаем ему все больше и больше прав по принятию решений . В пять лет ему можно гулять только с нами, в десять можно уже самому, а в пятнадцать он один ездит по городу. В детском доме правила для всех одни, будь тебе четыре года или восемнадцать. Детские дома становятся все более закрытыми, когда внутри корпуса с этажа на этаж можно проходить только по электронным пропускам. Самые дорогие навороченные детские дома устроены как тюрьмы: безопасность, безопасность, безопасность. И для всех распорядок дня с отбоем в девять часов. Дети живут полностью регламентированной жизнью.С одной стороны, у тебя все регламентировано, с другой — за тебя все делают. Там сейчас в моде комнаты подготовки к самостоятельной жизни. Кухня, где учат готовить, например. Но ведь подготовка к самостоятельной жизни не в том состоит, чтобы тебя научили варить макароны, — варить макароны можно по интернету научиться за пять минут. Я спрашиваю всегда: если вы дали им деньги на продукты, а они пошли в магазин и купили вместо этого пепси-колу с шоколадом или сигареты, не купили продукты на ужин и не приготовили ужин или так его готовили, что он получился несъедобным, — они без ужина останутся в этот день? Воспитателей аж кондратий хватает: «Как, конечно нет, это невозможно!». Они не понимают главного: в жизни так устроено, что если ты не приготовил ужин, у тебя просто не будет ужина. Никто не будет тебя воспитывать, никто не будет тебе читать нотаций — просто не будет, и все.
Ответственность не наступает вообще. Если ребенок порвал или испачкал майку, он ее снимает и выбрасывает в окно. Потом он завхозу скажет: «Потерял» — и завхоз вытащит другую. Для него это какой-то непонятный и бездонный источник, который выплюнет очередную майку. И все эти благотворители, которые приезжают с подарками, — потом волонтеры рассказывают, как дети в футбол играют конфетами и ходят с хрустом по мобильным телефонам. У ребенка есть фантазия, что он — бедная сиротка и мир устроен так, что все ему должны.
Психологи удивляются представлениям о жизни детей из детских домов. Дети говорят: я буду жить в большом доме, и у меня будут слуги. А они так и живут — в большом доме, где у них слуги. Потому что сейчас санэпидемстанция запретила все: они не могут участвовать в приготовлении пищи, они не могут стирать.
Безумие, просто безумие: дети не могут отвечать сами ни за кого, у них самих ноль процентов свободы и сто процентов гарантии. Потом они вырастают, и в один день все меняется. Им выдают на руки сберкнижку, на которой двести-триста тысяч рублей. Никакого опыта саморегуляции у них нет. Они за неделю по ресторанам, по саунам эти все деньги прогуливают. И, как подсказывают им все предыдущие восемнадцать лет жизни, ждут продолжения банкета, а оно не наступает. Ну а дальше начинается криминальная история. Все наши программы, которые чаще всего сводятся к накачиванию деньгами, это положение только укрепляют. В Москве, например, если выпускник детского дома после училища не нашел сразу себе работу (да они и не ищут, потому что лучше сказать, что не нашел), он может пойти на биржу труда, зарегистрироваться там, и как выпускник детского дома он будет полгода получать за то, что не работает, какую-то очень немалую сумму — сорок пять, что ли, тысяч ежемесячно. Потом полгода кончаются. И выясняется, что с завтрашнего дня правила меняются, он должен работать по восемь часов на неинтересной — а откуда интересная? — и малоприятной работе за пятнадцать тысяч. Кто бы захотел. Они начинают искать другие варианты. Поэтому детский дом — это дорогой самообман общества, он жрет безумные деньги — от сорока пяти до ста десяти тысяч рублей на ребенка в месяц — и уродует детей.
Единственное, что наше государство умеет, — контролировать. Говорят же, что у нас страна победившего Паркинсона. Система контроля начинает работать сама на себя. Сейчас учителя смеются, что школа превратилась в место, где дети мешают учителям работать с документами для вышестоящих инстанций. Опекуны и приемные родители, если получают пособие, должны отчитываться о своих расходах. Не просто чеками, а чеками из супермаркетов, где написано название товара. И на полном серьезе сидят люди с карандашом и чеки, за месяц собранные, строчка за строчкой проверяют: не попались ли там где-нибудь сигареты или пиво? В этом нет никакой необходимости, и это создает трудности множеству людей.
